человек со странной походкой

Фильм о Хокинге. Это был фильм о Хокинге. Я сижу один в комнате с выключенным светом, - только клавиатура макбука светится, слабо и бледно, - я пью кьянти и курю, дым сияет и растворяется в экране. Я слушаю Пинков.

Мы смотрели фильм о Хокинге, и пока он заплетающимися пальцами, еле держащими мел, чертил схему соединения пространства и времени на асфальте кембриджского вокзала, я думал о симфониях Бетховена. Я думал симфониях, и внутри гремели взрывы, хотелось зажать рот, потому что кричать я могу только на полу киевской гостиницы в два часа ночи, один в номере, с музыкой, играющей так громко, что я не слышу самого себя. "Игра в бисер" Гессе. "Echoes" Пинк Флойд. "Доктор Фаустус" Манна. И теорема о сингулярности Хокинга. Вдруг все системы координат Вселенной сошлись в одной точке, и точкой этой был я. Единство музыки, физики, поэзии, религии и всех языков, доступных человеческому сознанию. Сколько ещё людей на планете в тот самый миг испытывали то же самое?

Тогда я сказал Хайну: в какие-то моменты особенно остро осознаёшь, что все пути познания говорят одно и то же разными способами, они описывают Вселенную антисловесно, Вещь-В-Себе, Хайн, это когда смысл скрыт не в значении формулировки, а формулировке самой по себе. И знаешь, Хайн, язык, наиболее понятный мне, язык, которым я осязаю Вселенную, - это музыка. И от сознания этого во мне снова что-то взрывалось и гремело. Такое родное, такое нежное, ненавистное, сильное, мучительное, от чего хочется лезть на стены или комкать простыни - я всегда комкаю простыни под Пинков, потому что они пронизывают меня сверху донизу, как копьё архангела - святую Терезу. Это болезненный, почти религиозный экстаз, которого Хокинг достиг в единстве spacetime, а я - всего лишь в музыке. Ничего не объясняющей, бессловесной музыке.

Меня снова будто касается сама Вселенная. Шипящий шум остаточного нагревания от Большого взрыва. В перерыве между просмотром я зашёл на страницу к бывшей однокласснице и случайно нашёл у неё песню Пинков, которую никогда раньше не слышал. Я включил её, и меня вдруг не стало, как не становится материи, сжавшейся до такой степени, что сила притяжения поглощает даже свет. Не стало, как не становится критической массы звезды, обратившейся в чёрную дыру. Сегодня я сказал, как говорю часто, "мне ужасно плохо, потому что ужасно хорошо", но потом подумал, что первую часть фразы можно выбросить за ненадобностью: "у ж а с н о хорошо" объясняет смысл исчерпывающе. Ужасно - потому что невыразимо. Я придумал за всю жизнь всего одно сравнение, объясняющее мои чувства к музыке: новая песня - как собственная конечность, которой ты отчего-то не мог пользоваться, и, едва услышав её, песню, ты вдруг объединяешься с тем, что было у тебя с самого начала, д о л ж н о было быть, без чего, обретя, ты перестаёшь себя мыслить. Прекрасно и болезненно. Складываешь себя по кускам, возвращаешь части на место.

Вовсе не музыка важна. Но тот факт, что я причащён через неё, как Хокинг посредством физики. Он стоит под необъятным небом, вратами Вселенной, и говорит: "Ты слышишь меня?". И я, лёжа на кровати и глядя в потолок под Shine On You Crazy Diamond, в сотый, в тысячный раз обращаюсь к Вселенной с тем же немым вопросом, не требующим ответа. Потому что неважно, на каком языке ты вопрошаешь, - она, Вселенная, обнимает тебя тёплыми руками воздуха, постели, звёзд за окном, сигаретного дыма, человеческого дыхания. Через музыку. Воссоединение с новыми, но старыми и знакомыми, вновь обретёнными песнями, - уменьшенная модель воссоединения со всей Вселенной, которое дарит музыка. Или физика. Или поэзия. Или религия. Это не имеет значения. Вот почему Хокинг доводит до точки мысль Эйнштейна, услышав неоконченную симфонию Бетховена, которая отдаётся внутри него своим несуществующим продолжением после конца. Потому что это не имеет значения.

Сумбурно и трепетно я силюсь сказать словами то, что уже существует в музыке, что я сам мог бы передать только с её помощью. Для меня логика первична, эмоция - вторична. Сначала я осмысляю явление, затем, исходя из сделанных выводов, испытываю чувство. Хайн говорит, у него всё ровно наоборот. И здесь я неожиданно быстро прихожу к ответу: в музыке сначала рождается эмоция, а логику в какой-то момент я отметаю вовсе, поэтому музыка - это так сильно, у ж а с н о , чувственно. Всю жизнь я борюсь с состоянием отрешённого наблюдения за миром вокруг, холодного и тупого анализа, превращающего в бессмыслицу окружающее. Но музыка рывком возвращает в Бытие. Холодным душем. Падением вниз. Пульсацией огненного комка на дне ледяного океана.

Как хорошо. Как ужасно хорошо.